Дочь, я люблю тебя уже сейчас, когда в пять утра ты не даёшь мне спать, устраивая невероятный тайский бокс в моём животе, когда я не могу больше гулять всю ночь, и не могу есть суши и пить кофе - два объекта, вокруг которых вращалось моё питание раньше.
Но я каждый день радуюсь, слыша твои пинки - даже если они приходятся по раненым почечными камнями местам, даже если они утром или ночью, когда я пытаюсь спать. Я приветствую каждый новый килограмм - потому что это значит еще сколько-то грамм тебя, такой уже своевольной женщины, растущей внутри.
Мы с твоим отцом как никогда близки, он помогает мне шнуровать кеды, он говорит мне, что я красавица, даже когда я знаю, что я бегемотик. И мы ждём тебя очень-очень, и хоть ты этого пока и не запоминаешь, но ты тянешь ноги и руки к моей коже изнутри, когда он обнимает меня - чтобы прикоснуться к нему тоже.
Дочь, нам осталось не так уж долго в одном теле, и я ценю каждую минуту. Я ждала твоего отца полтора месяца из Италии, а нам осталось до встречи пару месяцев - ерунда, право! Я тебя очень люблю. И Е любит. И все бесконечные тётушки, которых у тебя уже минимум 5 штук (а то и больше), все при каждом удобном случае общаются с тобой.
Целую, солнце, расти большая.

мы дожили до тех времен, когда делишься с кем-то своей тревогой, а тебя спрашивают "ты говорила об этом с психотерапевтом?"

Можно сколько угодно экспериментировать с внешностью, но, пока не договоришься сам с собой, кто ты и чё тебе вообще надо от этой жизни, успокоение не наступит. А когда оно наступит, будет казаться, что что-то не то: слишком ровно, слишком всё одно к одному. Это шизофреническое шило с его биполярными расстройствами доведёт когда-нибудь до чего-то великого: ужасного или не очень - неизвестно, но оно отыграется за всё: за то, что его травили таблетками, запирали психологическими практиками и медитациями, покорно признавали, а потом показно отказывались и в упор игнорировали. И где-то поверх всего этого, как непреложная аксиома, плавно колышется подспудная полумысль, что однажды всё устаканится. Эта идея настолько робко смотрится на общем фоне, что кажется, ей даже неприлично существовать - но на то она и подспудна: выстрелит однажды и в самый крайний момент. Так и живу, надеясь на это, как на подушку безопасности, увиливая от столбов и кюветов.

Я бы с удовольствием сходил на курсы под названием "Как принимать тяжелые решения, меняющие жизнь"

Бархатно-черная, с теплым отливом сливы созревшей,
вот распахнулась она; сквозь этот бархат живой
сладостно светится ряд васильково-лазоревых зерен
вдоль круговой бахромы, желтой, как зыбкая рожь.
Села на ствол, и дышат зубчатые нежные крылья,
то припадая к коре, то обращаясь к лучам…
О, как ликуют они, как мерцают божественно! Скажешь:
голубоокая ночь в раме двух палевых зорь.
Здравствуй, о, здравствуй, греза березовой северной рощи!
Трепет, и смех, и любовь юности вечной моей.
Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье,
крылья узнаю твои, этот священный узор.

1917-1922

Мужик в метро прицепился только что.
«У вас такие ноги! Давайте я вам их оближу» говорит.
«Ну давай» говорю.
Он взял и вышел на следующей станции.

И тут не повезло.

И пусть все в этой жизни идет наперекор тому, как хочу я, солнечные лучи и озорной ветер в кронах воскресным началом вечера продолжают дарить ощущение покоя, словно обещая нечто удивительное и приятное. Время от времени я ловлю эти моменты, как ловят переливчатых бабочек. И каждый раз они не думают тускнеть - теплые желтые лучи, сизо-зеленые листья осин, приглушенный щебет птиц и детей, и накатывающий волнами шум ветра - ласковый и манящий. Из года в год он всё тот же. Наверное, единственная константа в канители дней и лет