- я переживала любовь, кажется, дважды в своей жизни. впервые это было в пятилетнем возрасте. тогда я еще была единственным ребенком в семье, все плясали вокруг меня, как пляшут возле новогодней ёлки. и вот как-то раз мама паковала посылку нашим близким родственникам, которые, однако, жили очень далеко. они присылали нам целые ящики с черной икрой и красной рыбой. у них было этого в избытке. а мама в ответ отправляла игрушки и конфеты. так вот в одной из таких посылок была самая прекрасная игрушка из всех, которые я когда либо видела. это был такой большой макет города с красивыми разноцветными домиками, алейками, лужайками, асфальтированными дорогами. в центре городка красовалась ратуша с большими башнями. и через каждую улицу тянулся трамвайные путь. там сбоку была маленькая ручка, ее надо было накрутить по часовой стрелке, тогда трамвайчик, заполненный зверюшками-пассажирами, издавал громкий-громкий звук "ту-ту!" и трогался с места. а еще там была подсветка. если я хотела играть ночью, в темноте, то надо было нажать на кнопку "ночь". тогда по всему городу загорались фонари, появлялся свет в окнах и внутри трамвая. а на некоторых домиках сверкали гирлянды… такой игрушки, наверное, до сих пор во всем свете нет. по крайней мере, для меня.
- у меня тоже была любимая игрушка. только мы были бедные и купить ничего, кроме еды и самой необходимой одежды не могли. но мама у меня удивительная, потому что о нашей нищете я узнал только тогда, когда вырос и сам смог анализировать положение вещей. мою любимую игрушку тоже сделала мама. она уложила меня спать и сказала, что если я крепко - крепко усну, то, когда проснусь, найду под подушкой подарок. как же я тогда пытался уснуть и как же мешало мне мое любопытство! я вертелся, как мне кажется, очень долго, пока не решил взглянуть одним глазком, что же делает мама, дабы успокоится. она у меня очень красивая и у нее было очень много поклонников в молодости. когда она еще была студенткой, грянул сильный мороз, а она ходила на занятия издалека в старом-старом пальто. и тогда юноша, который с ума сходил от любви к ней, продал свои дорогущие часы и купил маме красивую шубу цвета молочного шоколада.
когда я, маленький, затаив дыхание, заглянул в замочную щель, мама сидела и шила при свете настольной лампы. она обрезала подол своей шубы и пошила из него мишку. для меня. других игрушек мне больше не надо было вовсе.
0
getera
Определяемая мера мелочности - проецирование неудовлетворенности собой и нереализованности на третье лицо, привязанное к вам настолько, что им можно манипулировать, вне зависимости от его заслуг и недостатков.
Уровень паразитирования 10/10
Уровень паразитирования 10/10
alaic
Утренние апрельские сумерки. Промозглый ветер бетонных подворотен и узких улиц. Намеки на уличное освещение вдалеке, у более широкого проспекта. Небо в своей бездонной серости светится заревом зарождающейся зари. Такие цвета были у обложек бульварного чтива в начале девяностых - блеклые, напоминающие о несбывшихся мечтах и полуоббморочных грезах. Из блуждания в лабиринте мыслей меня вывели вскрикивания и копошения в темной арке, мимо которой я как раз проходил. Очередной раз я себе сказал, что я не герой. Очередной, потому что каждую неделю слышу, как во дворах кого-то бьют. Иногда приезжают машины скорой, чаще милиция. Возможно, в этот раз я бы так же прошел мимо, задушив в себе дряхлую совесть. После рабочей смены усталость тела разлилась и по внутренним скатам черепа, но из арки донесся хриплый полустон-полувскрик:
- Помоги, твою мать, не дай сдохнуть…
"Это не твое дело. не твое дело. Ты не Рэмбо". И тут такое. Еще голос рассудка древней лягухи бубнил во мне, но усталость уже плавилась в злобу обезьяны. Попытка поскорее уйти была сразу же провалена. В голове осталась только одна мысль - уничтожить. За все прошлые зажмуренные глаза и зажатые уши, за всю отжатую мелочь, за все разбитые на дороге бутылки, за чертову усталость, в конце концов.
Потом глаза меня подвели. Не запомнил ровным счетом ничего: ни сколько их было, ни как выглядели. Лишь чужая боль, стук кости о кость и пьянящая ярость. Потом, когда адреналин повыветрился, а ноги стали слегка подкашиваться, я сел прямо на землю и разглядел на грязном бетоне бомжа. То, что это бомж, я понял потому, что не раз видел его спящим на лавочке и копающимся в баках. Он медленно лег на спину и протянул:
- Фууух… думал, сегодня помру. Не, еще поживем.
- Мог бы и спасибо сказать, - на волне опьянения от победы я желал славы и восхвалений.
- Ага, герой, блять. Если б я не крикнул, ты бы так и прошел мимо. Да и влез ты не меня спасать - а туда же, благодарности ждет. Молодежь…
Я чуть не подскочил от такой обиды. Этот чертов бомжара еще меня учить будет, урод! Но парой секунд спустя пришло зябкое и отрезвляющее осознание, что он прав. Я совсем не герой.
На вид ему было лет сорок, хотя с такой неопрятной щетиной и еле живым светом неба я и себе дал бы не меньше. Левый глаз его основательно заплыл, а из губ сочилась темная кровь. Мои собственные руки едва саднило, но наверняка сбиты костяшки.
- Ладно, неплохо бы отпраздновать победу на поле брани, - сказал бомж, и, кряхтя, поднялся. На нем были комуфляжные толстые штаны, туристические ботинки и отвисший шерстяной свитер. "Дороговато для заросшего бомжары" - сказал внутренний бесплатный аналитик. - Вставай, проклятьем заклейменный, пойдем вымывать адреналин из организма, а то еще натворишь чего.
Мне подобное обращение не понравилось, хоть я и не вспомнил, откуда эти… как их… парафразы, во. Но чувствовал себя я превосходно, усталость сняло как рукой и действительно хотелось сделать что-то этакое. Я быстро поднялся, весь готовность ответить этому неприятному типу, но бомж куда-то ушел.
- Хэй, чего стоишь! - его голос доносился из-за угла ларька.
Ларек вот-вот должен был открыться, но пока окошко было закрыто и лишь тускло светило невостребованными остатками былого сорокаваттного величия. Когда я подошел, мой "соратник" вытряхивал карманы, пересчитывая мятые бумажки и монеты в неверном свете. Недовольно поморщившись, он залез под свитер и извлек оттуда еще пару бумажек. Полная женщина с уже уставшим лицом открыла окошко ларька. Бомж еще раз шевеля губами посчитал что-то про себя и вытянув из ладони монетку, высыпал на прилавок ее содержимое:
- Как обычно и 2 пива, Люд.
- Я мог бы и сам заплатить, - более ворчливо, чем необходимо, сказал я.
- Ну, в какой-то мере и я виноват в твоих ранениях, - сарказм не сходил с его губ, но теперь не казался чем-то обидным.
На прилавок с звонким стуком стали две тощие бутылки дешевого пива и две пачки собачьих консервов.
- Не, мужик, я закусывать этим не буду, хоть ты и угощаешь, - попытался смягчить атмосферу я.
- А тебе никто и не предлагает. Веган, блин, - судя по его нахмурившемуся виду, моя попытка пошутить явно не удалась.
Но через пару минут мы уместились на перилах древнего остова скамейки под лет десять как потухшим фонарем с пивом в руках. Мне было некуда спешить, да и пиво приятно расслабило тело, поэтому я первым прервал тишину:
- Тебя как зовут?
- Степан Петрович, а ты?
- Макс, - вместо рукопожатий мы стукнулись бутылками и снова замолчали, любуясь голубеющим небом.
Поднялся ветер, но облаков не было, и солнце покрасило в ослепительно-розовый далекие высотки и еще более далекие трубы промышленного района.
- Петрович, ты вроде не выглядишь как бомжара и не воняешь, как так ты на лавках живешь?
- Пф, "не воняешь". Знаешь, кто считал мыло критерием цивилованности? Немецкие националисты! У них мыла вдоволь было. Из человеческого жира…
- Степан Петрович, ты чего, не перегибай, я ж о другом. Че ты кипятишься. Я хотел спросить, как ты дошел до такого.
- Хотел бы - спросил. Ходит он вокруг да около. Как-как… Каком к верху! Да только остался у меня в этом мире лишь пес Вилли, да и тот не ходит уже неделю, - на этом месте голос Петровича сорвался, но я сделал вид, что ничего не услышал.
- Так это для него консервы?
- Ага, для него. Балую. Да и сам… Немного. А теперь тихо! - он поднял заплывший глаз в небо.
Я тоже задрал голову - со стороны космодрома стартовала первая ракета. Она быстро поднималась, а ветер нещадно трепал ее белый след, так что получалась маленькая медуза в толще голубого неба.
- Тип двадцать три эл. Я ее спроектировал! - в голосе Петровила сквозила гордость. - Красиво-то как…
Я обернулся, лишь чтобы увидеть, как влажные глаза Петрович подставил ветру и допил остатки пива. Я тоже допил свое и, борясь с уже отяжелевшими веками, проводил взглядом еще две утренние ракеты и самолет. Усталость плавно накатила на меня, но в ее толще плавало полупрозрачным сгустком еще что-то. Я захотел создать нечто, если не такое же грандиозное, то хотя бы красивое. Сна в жизни останется еще меньше… Я повернулся к Петровичу, но его уже не было рядом. Ушел кормить Вилли, видимо. Поплотнее закутавшись в куртку, я поднялся навтречу ветру. Через 10 минут открывается кижный, а меня там уже лет семь дожидается аэродинамика для чайников…
- Помоги, твою мать, не дай сдохнуть…
"Это не твое дело. не твое дело. Ты не Рэмбо". И тут такое. Еще голос рассудка древней лягухи бубнил во мне, но усталость уже плавилась в злобу обезьяны. Попытка поскорее уйти была сразу же провалена. В голове осталась только одна мысль - уничтожить. За все прошлые зажмуренные глаза и зажатые уши, за всю отжатую мелочь, за все разбитые на дороге бутылки, за чертову усталость, в конце концов.
Потом глаза меня подвели. Не запомнил ровным счетом ничего: ни сколько их было, ни как выглядели. Лишь чужая боль, стук кости о кость и пьянящая ярость. Потом, когда адреналин повыветрился, а ноги стали слегка подкашиваться, я сел прямо на землю и разглядел на грязном бетоне бомжа. То, что это бомж, я понял потому, что не раз видел его спящим на лавочке и копающимся в баках. Он медленно лег на спину и протянул:
- Фууух… думал, сегодня помру. Не, еще поживем.
- Мог бы и спасибо сказать, - на волне опьянения от победы я желал славы и восхвалений.
- Ага, герой, блять. Если б я не крикнул, ты бы так и прошел мимо. Да и влез ты не меня спасать - а туда же, благодарности ждет. Молодежь…
Я чуть не подскочил от такой обиды. Этот чертов бомжара еще меня учить будет, урод! Но парой секунд спустя пришло зябкое и отрезвляющее осознание, что он прав. Я совсем не герой.
На вид ему было лет сорок, хотя с такой неопрятной щетиной и еле живым светом неба я и себе дал бы не меньше. Левый глаз его основательно заплыл, а из губ сочилась темная кровь. Мои собственные руки едва саднило, но наверняка сбиты костяшки.
- Ладно, неплохо бы отпраздновать победу на поле брани, - сказал бомж, и, кряхтя, поднялся. На нем были комуфляжные толстые штаны, туристические ботинки и отвисший шерстяной свитер. "Дороговато для заросшего бомжары" - сказал внутренний бесплатный аналитик. - Вставай, проклятьем заклейменный, пойдем вымывать адреналин из организма, а то еще натворишь чего.
Мне подобное обращение не понравилось, хоть я и не вспомнил, откуда эти… как их… парафразы, во. Но чувствовал себя я превосходно, усталость сняло как рукой и действительно хотелось сделать что-то этакое. Я быстро поднялся, весь готовность ответить этому неприятному типу, но бомж куда-то ушел.
- Хэй, чего стоишь! - его голос доносился из-за угла ларька.
Ларек вот-вот должен был открыться, но пока окошко было закрыто и лишь тускло светило невостребованными остатками былого сорокаваттного величия. Когда я подошел, мой "соратник" вытряхивал карманы, пересчитывая мятые бумажки и монеты в неверном свете. Недовольно поморщившись, он залез под свитер и извлек оттуда еще пару бумажек. Полная женщина с уже уставшим лицом открыла окошко ларька. Бомж еще раз шевеля губами посчитал что-то про себя и вытянув из ладони монетку, высыпал на прилавок ее содержимое:
- Как обычно и 2 пива, Люд.
- Я мог бы и сам заплатить, - более ворчливо, чем необходимо, сказал я.
- Ну, в какой-то мере и я виноват в твоих ранениях, - сарказм не сходил с его губ, но теперь не казался чем-то обидным.
На прилавок с звонким стуком стали две тощие бутылки дешевого пива и две пачки собачьих консервов.
- Не, мужик, я закусывать этим не буду, хоть ты и угощаешь, - попытался смягчить атмосферу я.
- А тебе никто и не предлагает. Веган, блин, - судя по его нахмурившемуся виду, моя попытка пошутить явно не удалась.
Но через пару минут мы уместились на перилах древнего остова скамейки под лет десять как потухшим фонарем с пивом в руках. Мне было некуда спешить, да и пиво приятно расслабило тело, поэтому я первым прервал тишину:
- Тебя как зовут?
- Степан Петрович, а ты?
- Макс, - вместо рукопожатий мы стукнулись бутылками и снова замолчали, любуясь голубеющим небом.
Поднялся ветер, но облаков не было, и солнце покрасило в ослепительно-розовый далекие высотки и еще более далекие трубы промышленного района.
- Петрович, ты вроде не выглядишь как бомжара и не воняешь, как так ты на лавках живешь?
- Пф, "не воняешь". Знаешь, кто считал мыло критерием цивилованности? Немецкие националисты! У них мыла вдоволь было. Из человеческого жира…
- Степан Петрович, ты чего, не перегибай, я ж о другом. Че ты кипятишься. Я хотел спросить, как ты дошел до такого.
- Хотел бы - спросил. Ходит он вокруг да около. Как-как… Каком к верху! Да только остался у меня в этом мире лишь пес Вилли, да и тот не ходит уже неделю, - на этом месте голос Петровича сорвался, но я сделал вид, что ничего не услышал.
- Так это для него консервы?
- Ага, для него. Балую. Да и сам… Немного. А теперь тихо! - он поднял заплывший глаз в небо.
Я тоже задрал голову - со стороны космодрома стартовала первая ракета. Она быстро поднималась, а ветер нещадно трепал ее белый след, так что получалась маленькая медуза в толще голубого неба.
- Тип двадцать три эл. Я ее спроектировал! - в голосе Петровила сквозила гордость. - Красиво-то как…
Я обернулся, лишь чтобы увидеть, как влажные глаза Петрович подставил ветру и допил остатки пива. Я тоже допил свое и, борясь с уже отяжелевшими веками, проводил взглядом еще две утренние ракеты и самолет. Усталость плавно накатила на меня, но в ее толще плавало полупрозрачным сгустком еще что-то. Я захотел создать нечто, если не такое же грандиозное, то хотя бы красивое. Сна в жизни останется еще меньше… Я повернулся к Петровичу, но его уже не было рядом. Ушел кормить Вилли, видимо. Поплотнее закутавшись в куртку, я поднялся навтречу ветру. Через 10 минут открывается кижный, а меня там уже лет семь дожидается аэродинамика для чайников…
Appolin
«
С сэром Шурфом Лонли-Локли не ссорятся. Им любуются, как произведением искусства.»
— "Властелин Морморы" Макс Фрай
Raydo
![]()
Небо горело в пожарище оранжевого заката и рваные облака стягивались в одну точку на горизонте.
Он сидел на крутом берегу и всматривался в беспокойную гладь воды. Воздух перед ним слегка подрагивал от небольшого костерка.
Парящие книги, птицами шелестели в небе, а его плечи мерно опускались и подымались, вторя его бесшумному дыханию, а шрамы на спине, когда-то оставленные плетью, походили на оживших разгневанных змей.
Багровая сутана, аккуратно сложенная, покоилась рядом. Ветер нежно перебирал его черные волосы, как и прежде собранные в хвост, что казалось почти пожирают свет.
Не оборачиваясь, он сказал:
- Я ждал тебя. - не дожидаясь ответа, он поднял правую руку и указал ей в горизонт. - Наверное, ты не сможешь увидеть, но попытайся.
Я посмотрел в указанном направлении и вновь посмотрел на Инквизитора. Сделав два шага вперед и остановившись у его плеча, я мельком заглянул в его карие глаза.
Он улыбался одним краешком тонких губ и щурился на солнечный свет.
- Что там? - недоумевающе спросил я.
- Дождь - просто ответил он. - и небесные киты.
- Я ничего не вижу.
Он тяжело вздохнул и одним движением накинул на себя сутану и встал в полный рост.
- Пойдем, я хочу кое-что тебе показать.
Реальность закружилась вокруг разноцветным вихрем, но преимущественно оранжевым.
Мы стояли на спине морского чудовища, что парило средь облаков, в окружении, таких же китов. Они были громадны, размерами с два футбольных стадиона. И я невольно удивился, как я мог их не увидеть. Мы стояли у спинного плавника, верхушка которого, разрубала облака.
- Куда они плывут? - спросил я.
- А ты как думаешь? - он криво усмехнулся и ответил - Домой.
Низкий гул, ревущего кита, волной прошел сквозь меня. Инквизитор кивнул и сказал:
- Киты очень мягкие существа. Их кости мягкие и пористые, в отличие от других млекопитающих. Способность достигать таких размеров, продиктована тем, что его вес поддерживает вода.
-Но мы парим в воздухе.
Инквизитор усмехнулся.
- Тут другие законы. Но вначале киты растут в воде, затем достигая определенного возраста, они могут летать.- Он посмотрел на морскую гладь и кивнул. - Граница двух океанов.
Зрелище было необыкновенным. Кроваво- красные волны, сталкивались с сине-оранжевыми и пенились.
- Это кровь? - спросил я
Инквизитор кивнул и хрипло ответил.
- Кровавое Море. Место, где рождаются и умирают небесные киты. Тысячи аборигенов плывут сюда на своих суденышках. А я сжигаю их.
- Зачем? - спросил я. Он никогда не был добряком, но и не отличался бессмысленной жестокостью.
Инквизитор оскалился, взял меня под руку и спрыгнул со спины кита вниз. Точнее стал медленно парить над кровавой гладью. Что-то привлекло его внимание и мгновение спустя, я понял, что это обломки корабля, дрейфующие на поверхности.
Он хищно рассмеялся и мы ступили на то, что раньше считалось палубой, а затем Инквизитор склонился над водой и зачерпнул рукой кровь. Та сразу зашипела и стала испаряться на его ладони, пока не выкипела вся.
В когтистой руке Инквизитора лежали золотые песчинки.
- Золото! - воскликнул я с придыханием. - Тогда понятно почему, они плывут сюда…
- И встречают здесь меня. - оборвал Инквизитор. - нет ничего проще, чем добыть эту пыль из крови кита. Многие из них осушили бы океан, но им проще убить кита.
- Неужели в них так много золота?
- Да, особенно в легких.
- Поэтому они парят в небе. - задумчиво протянул я.
Инквизитор улыбнулся и встал.
- Обычно люди ищут золото у ручьев, что сходят с гор. Там где есть кварцевый песок, обычно есть и самородки. Они просеивают песок через сито и находят золото. Но это намного честнее и требует гораздо больше усилий, нежели убить кита, который еще не способен взлететь. - Инквизитор вытянул руку перед собой и золото стало жидким, лишь отдельные песчинки остались неподвижны и не стеклись в линии на руке.
- А что это?
- Это кварцевый песок. Из него получают стекло.
- Разве золото не должно плавиться гораздо позже стекла? - я отодвинулся. От Инквизитора тянуло невероятным жаром.
- Стекло требует больших усилий, чем золото, потому и было дороже, чем этот жалкий металл.
Его лицо стало похожим на маску и он вылил раскаленную жидкость на остатки палубы. Она сразу же вспыхнула и он удовлетворенно выдохнул.
Реальность вновь закружилась разноцветным водоворотом и мы вновь плыли на спине кита. Узкая полоска черного дыма тянулась снизу.
- Как красиво. - сказал я глядя вокруг.
- Поэтому я живу здесь.
- Слушай, у меня еще один вопрос. Почему золотая пыль не оседает на дне?
Он рассмеялся.
- Это не вода, Мятежник. Другая плотность. Утонуть в кровавом море невозможно.
- То есть ты не шутил, что ты последнее, что "старатели" встречают на своем пути?
Инквизитор сверкнул глазами и с кривой усмешкой хрипло ответил
- А чтобы сделал бы ты?
Небо горело в пожарище оранжевого заката и рваные облака стягивались в одну точку на горизонте.
Преломления Заката.(R)
getera
мне нравится любовь в том качестве, в котором я сейчас ее получаю;
у нас мало секса, но много заботы друг о друге. не той односторонней заботы, которую женщины в отношениях находят удовлетворительной, а настоящей равноценной, обоюдосторонней заботы, охватывающей все аспекты нашей семейной жизни.
мы совсем не ругаемся, принимая решения по мере компетенции каждого, оспаривая их лишь в случае, если они конфликтуют с интересами одной из сторон;
мы много целуемся и обнимаемся, а все остальное время занимаемся каждый своим. мне перестало быть интересно навязывать ему свои увлечения, стараясь доказать превосходство -. мы проводим совместное время так, как нравится нам обоим, находя компромиссы нисколько не тяготящими.
во мне нет жажды подавлять и бурлить, мне тошно выяснять отношения.
я люблю его тихо и счастливо, перестав проецировать неудовлетворенность собой на мужчину, что однажды простил мне и низость и мелочность, позволив начать все с нуля.
и мне просто быть благодарной
у нас мало секса, но много заботы друг о друге. не той односторонней заботы, которую женщины в отношениях находят удовлетворительной, а настоящей равноценной, обоюдосторонней заботы, охватывающей все аспекты нашей семейной жизни.
мы совсем не ругаемся, принимая решения по мере компетенции каждого, оспаривая их лишь в случае, если они конфликтуют с интересами одной из сторон;
мы много целуемся и обнимаемся, а все остальное время занимаемся каждый своим. мне перестало быть интересно навязывать ему свои увлечения, стараясь доказать превосходство -. мы проводим совместное время так, как нравится нам обоим, находя компромиссы нисколько не тяготящими.
во мне нет жажды подавлять и бурлить, мне тошно выяснять отношения.
я люблю его тихо и счастливо, перестав проецировать неудовлетворенность собой на мужчину, что однажды простил мне и низость и мелочность, позволив начать все с нуля.
и мне просто быть благодарной
rajdoevaz
"никого не слушай и уверенно иди к своей цели" - пишет мне отец.
я утвердительно киваю, а сама думаю: "какой цели?"
и действительно, какой?
моей целью будет уехать. тадададам, браво, выполнено!
и что теперь?
когда сегодня я прочитала первую страницу учебника о "науке про общество", первой мыслью было: "боже, какая скука". а второй: "фу, общество". и потом я одернула себя, мол, эй, солнышко, это твое будущее, не верти здесь носом.
и какого, спрашивается, черта?
парень, что сидел со мной на теологии и смотрел на нарисованную ламу сказал: "хочу работать в дет.доме, я знаком с этой сферой и действительно этого хочу".
одри отказалась от музыки, потому что поняла, что ее дело - скрипеть над учебниками, мечтая о ядерной физике.
парень этажом выше пошел на биологию с химией потому что "это же так интересно!" и "там такие лаборатории, ты бы видела!"
ингвар строчит свои рассказы и регулярно проверяет почту, в ожидании ответа, от редакции.
моя соседка подрабатывает в яслях и теперь получает полноценное образование, дабы остаться со своими цветами жизни на всю цветовую жизнь.
а я хлопаю коровьими глазками и завидую.
и какого, спрашивается, черта?
где моя большая мечта, дело всей жизни, ради которой хочется если не умереть, так пожить уж точно.
чего тебе не хватает, глупое сердце? почему ты не хочешь стать среднестатистическим органом учительницы средних классов, а позволяешь фантазиям проникать в глупую головушку глупой, маленькой девочки? ведь они ее там драконы, эксперименты и приключения с максом фраем.
я сейчас злюсь и скажу неправду, но я не буду давать своим детям чертовы фантастические книжки и позволять мечтать на уроках, и басни о великой любви и больших приключениях тоже слагать не буду.
потому что как-то больно получается.
я утвердительно киваю, а сама думаю: "какой цели?"
и действительно, какой?
моей целью будет уехать. тадададам, браво, выполнено!
и что теперь?
когда сегодня я прочитала первую страницу учебника о "науке про общество", первой мыслью было: "боже, какая скука". а второй: "фу, общество". и потом я одернула себя, мол, эй, солнышко, это твое будущее, не верти здесь носом.
и какого, спрашивается, черта?
парень, что сидел со мной на теологии и смотрел на нарисованную ламу сказал: "хочу работать в дет.доме, я знаком с этой сферой и действительно этого хочу".
одри отказалась от музыки, потому что поняла, что ее дело - скрипеть над учебниками, мечтая о ядерной физике.
парень этажом выше пошел на биологию с химией потому что "это же так интересно!" и "там такие лаборатории, ты бы видела!"
ингвар строчит свои рассказы и регулярно проверяет почту, в ожидании ответа, от редакции.
моя соседка подрабатывает в яслях и теперь получает полноценное образование, дабы остаться со своими цветами жизни на всю цветовую жизнь.
а я хлопаю коровьими глазками и завидую.
и какого, спрашивается, черта?
где моя большая мечта, дело всей жизни, ради которой хочется если не умереть, так пожить уж точно.
чего тебе не хватает, глупое сердце? почему ты не хочешь стать среднестатистическим органом учительницы средних классов, а позволяешь фантазиям проникать в глупую головушку глупой, маленькой девочки? ведь они ее там драконы, эксперименты и приключения с максом фраем.
я сейчас злюсь и скажу неправду, но я не буду давать своим детям чертовы фантастические книжки и позволять мечтать на уроках, и басни о великой любви и больших приключениях тоже слагать не буду.
потому что как-то больно получается.